Александр Дюма пишет о том как побывал в гостях у казаков
У КИРГИЗОВ
Нам предстояло проехать что-то около двухсот шестидесяти верст, примерно шестьдесят пять французских лье. По ровной местности и гладкой степной дороге это расстояние можно было одолеть в один день, если бы не приходилось тратить впустую по два часа на каждой станции.
Крест на шее, который для всякого русского чиновника обозначает ранг полковника, сокращает ожидание на полчаса или около того: бляха на одежде, обозначающая ранг генерала, сокращает ожидание почти на час. В России, как я уже говорил, все определяется чином. Напоминаю, что «чин» — это перевод французского слова «ранг». Только в России ранг не заслуживают, а получают, и с лицами, им обладающими, обращаются не в соответствии с их заслугами, а так, как полагается им по чину. Поэтому, по словам одного русского, чины — настоящая теплица для интриганов и воров.
Россия — страна, в которой советников больше, чем где бы то ни было и которая меньше всех прислушивается к советам. Итак, все эти титулы являются ступенями чинов, которые соответствуют воинским званиям.
Киргизские кибитки. В.Верещагин
Киргизские кибитки.
В.Верещагин
Таким образом, если на почтовой станции капитан получил лошадей и их уже запрягли в карету, а в это время появляется полковник, то полагается выпрячь лошадей из кареты капитана и запрячь их в карету полковника. Точно так же происходит в случаях с полковником и генералом или с генералом и маршалом.
В моей подорожной значилось:
«Г-н Александр Дюма, французский литератор». Так как слово «литератор», не имеющее эквивалента в русском языке, было написано по-французски, а ни один смотритель почтовой станции не знал, что оно означает, Калино переводил мой титул как «генерал», и мне воздавались почести, полагающиеся моему чину.
Нет ничего более унылого, чем эти бесконечно тянущиеся плоские равнины, покрытые серым вереском, настолько необитаемые, что увидеть на горизонте силуэт всадника — целое событие, и вы можете проехать тридцать или сорок верст, не увидев, как взлетает хоть одна птица. Между первой и второй почтовыми станциями мы начали издали замечать то здесь, то там киргизские кибитки. Как и кибитки калмыков, они сделаны из войлока, имеют пирамидальную форму и отверстие наверху для выхода дыма от очага.
Киргизы — вовсе не коренные жители этих мест; они пришли из Туркестана и, возможно, происходят из Китая. Они — магометане и делятся на три орды: большую, среднюю и малую. Некогда всю степь от Урала и до Волги занимали калмыки. Но однажды пятьсот тысяч калмыков оседлали коней, погрузили свои кибитки на верблюдов и, под водительством хана Убачи, отправились в Китай. Река возвращалась к своему истоку. Но что же было причиной переселения?
Киргизский хан с женой
Киргизский хан с женой
Одна из наиболее вероятных причин — систематическое ущемление в правах их главы и притеснение их как личностей, осуществляемое русским правительством. Незадолго до того Убача оказал русским ощутимую помощь в их походах против турков и ногайцев. Он самолично привел тридцать тысяч всадников для участия в кампании, завершившейся осадой и взятием Очакова. Однако наградой ему были лишь новые ограничения в правах. Своей властью он обратился с призывом ко всей орде, и результатом была почти всеобщая эмиграция.
Екатерина сразу потеряла полмиллиона подданных. Правда, и Убача выиграл от этого немного. Снявшись с места 5 января 1771 г. — в день, объявленный верховными жрецами как счастливый, — в числе семидесяти тысяч семей и пятисот тысяч душ, калмыки к концу того же года пришли в Китай, имея всего пятьдесят тысяч семей и триста тысяч человек. Они потеряли двести тысяч за восемь месяцев пути и за те две тысячи пятьсот лье, которые они прошли.
В течение многих лет местность, покинутая Убачой и его ордой, оставалась необитаемой. Но в 1803—1804 гг. там появились киргизские племена и с согласия русского правительства разбили свои кочевья на берегах Урала. Постепенно они продвинулись с востока на запад и дошли до берегов Волги.
Россия, весьма желавшая восполнить свои потери, уступила им семь или восемь миллионов гектаров между Волгой и Уралом: это было разумно для восьми тысяч семей, составлявших почти сорок тысяч человек. Но, в отличие от калмыков, племени доброго и смиренного, исповедовавшего ламаизм, киргизы, исповедовавшие магометанство, были настоящими грабителями. Нас об этом предупредили, и мы приняли это к сведению.
Мы видели их в 1814 г., этих блудных сыновей русской армии, одетых в остроконечные шапки и широкие шальвары, с их луками, стрелами и копьями, с их веревочными стременами и длинногривыми лошадьми. Они внушали ужас нашим крестьянам, которые раньше не имели представления о таких людях и особенно о такой одежде.
Сейчас у большинства из них ружье уже заменило лук и стрелы, но некоторые все же, за неимением ружей, которые не всем по карману, или из верности национальным традициям, по-прежнему сохраняют лук и стрелы.
Их кибитки, мимо которых мы проезжали и у порогов которых толпились женщины и дети, имели у основания десять—двенадцать футов в диаметре, то есть тридцать—тридцать пять футов в окружности. В них помещались кровать или циновка, сундук для одежды и кое-какая кухонная утварь.
Мы проехали через два-три таких кочевья и издали видели еще несколько, по пять-шесть кибиток в каждом.
Чтобы увезти одну такую кибитку и проживающую в ней семью, нужно не менее четырех верблюдов или восьми лошадей.
Киргизские лошади малорослы, быстроноги и неутомимы. Они питаются степной травой, и лишь изредка хозяева уделяют им внимание сверх того, чтобы снять с них узду и дать возможность свободно попастись. Разумеется, о ячмене или овсе для них нет и речи.
Поскольку степи не представляли ничего интересного для глаза, мы решили ехать без перерыва, ночью и днем, до того места, где начнутся озера. Так как мы заранее знали, что не найдем в пути абсолютно никакой пищи, мы запаслись хлебом, крутыми яйцами и вином. Кроме того, наши друзья в Саратове приготовили нам в дорогу двух жареных кур и вареного судака.
С наступлением ночи нам стали чинить препятствия с получением лошадей. Основанием для вежливого отказа было то, что в темноте на нас могут напасть киргизы. В ответ мы показали наши ружья; к тому же мы были убеждены, что поблизости от столь значительного казацкого поста, как тот, что стоит на озере Эльтон, нам нечего бояться. Опыт показал, что мы были правы. Около двух часов ночи мы все же остановились на почтовой станции, но отнюдь не из-за того, что боялись киргизов, а потому, что закоченели от холода.
Заморозки, как я говорил, настигли нас еще в Казани, снег — в Саратове, а в степи, где беспрепятственно гуляет ветер, было, наверное, шесть-семь градусов ниже нуля.
Мы уже говорили, что все русские почтовые станции построены по одному образцу: тот, кто видел одну, видел все. Четыре стены, беленные известью, две лавки, служащие по желанию кроватями или диванами, стол, две табуретки, пара стульев и печь с выступающей лежанкой; прибавим еще горячую воду, в которой заваривают местную траву, именуя ее чаем, — вот и все, что можно наверняка здесь найти. Но заметим, что в киргизской степи вода солоноватая, и люди с более изнеженным вкусом ее не пьют. Еды — никакой, абсолютно никакой!
Итак, в России, я не устаю это повторять, в путешествие надо брать с собой все необходимое: матрац, чтобы положить под бок, подушку, чтобы подсунуть под голову, пищу, чтобы было что положить в рот.
В перечне нашей провизии я назвал судака. Мои читатели, которым, может быть, когда-нибудь придется соприкоснуться с этой почтенной рыбой, позволят мне дать по ее поводу несколько разъяснений. Когда путешественник-гурман приезжает в Санкт-Петербург, он повсюду слышит разговоры о стерляди. Когда он говорит: «Я отправляюсь в путешествие по Волге», ему отвечают: «О, вам повезло! Вы будете есть стерлядь!» Пока же, в ожидании этого часа, его угощают супом из стерляди, который стоит пятнадцать рублей, ему подают фрикасе из стерляди, которое стоит пятьдесят. Он находит суп слишком жирным, а фрикасе пресным и, наконец, говорит: «Может быть, я ошибаюсь. Вот приеду на Волгу — посмотрю». И в самом деле, оказавшись на Волге, проехав Нижний Новгород, стоящий на слиянии Волги и Оки — этих стерляжьих рек, — он уже не видит ничего, кроме стерляди, ему подают только стерлядь: русские, у которых нет усов, облизывают губы, чтобы не потерять ни крошки, те же, у которых усы есть, не вытирают их, чтобы подольше сохранять запах рыбы. И каждый поет хвалы, один — Оке, другой — Волге, единственным рекам России, где можно найти эту потрясающую рыбу. Ну, а я — я рискую выступить противником такого повального обожания. Здесь культ стерляди — не разумная религия, а фетишизм.
Мясо у стерляди желтое, мягкое, почти безвкусное, и его приправляют слабыми пряностями под предлогом того, чтобы не заглушить ее первоначальный вкус, на самом же деле потому, что русские повара, люди без всякого воображения и — что еще хуже — без органа вкуса, не сумели найти для нее подходящий соус.
Богатый киргизский охотник. В.Верещагин
Богатый киргизский охотник.
В.Верещагин
Вы можете сказать: «Но в России есть и французские повара, почему же они не придумали какой-нибудь новый, еще неизвестный соус?»
Да потому, что наши повара впадают в порок, противоположный русским. У них орган вкуса слишком развит, что создает предпочтения, а это — роковая вещь для повара.
Повар, имеющий предпочтения, заставляет вас есть то, что любит он, а не то, что любите вы. И когда вы настоятельно требуете приготовить блюдо по вашему, а не по его вкусу, он говорит себе с той яростью, какую служба в доме вырабатывает у слуг по отношению к хозяевам: «Ах, ты любишь это блюдо? Ну, хорошо, я приготовлю то, что тебе нравится!»
И если к этому блюду полагается пикантный соус, он нальет туда слишком много уксуса; если это брондада, он положит больше, чем следует, чесноку, если это куриное рагу под белым соусом, он насыплет больше, чем нужно, муки, если плов — переложит шафрана. В результате вы, более не находя вкусными блюда, которые любили, теряете к ним аппетит, вы их больше не заказываете, перестаете их есть и, вспоминая о них на каком-нибудь сборище гурманов, говорите: «Раньше я очень любил блюдо, а теперь уже не люблю: знаете, вкусы ведь меняются каждые семь лет». Это не вы его больше не любите, а ваш повар никогда его не любил.
Так вот, французские повара, которые не любят стерлядь, не дают себе труда придумать подходящий соус к рыбе, которая им не нравится. Все очень просто: тут дело не в кулинарии, а в философии.
Но послушайте меня, о путешественники, поднимающиеся вверх или спускающиеся вниз по Волге, — будь вы учениками Эгрефейля, Гримо де ла Реньера или Брийа-Саварена (известные французские гастрономы, последний был автором книги «Психология вкуса» — Ред.), — в одном ряду со стерлядью, рыбой аристократической и прославленной сверх меры, находится судак, рыба, доступная всем, обыкновенная, демократическая, незаслуженно презираемая, хотя по вкусу ее можно поставить между щукой и мерланом; способы приготовления его известны: его варят со специями и едят с растительным маслом и острым уксусным соусом, соусом тартар или майонезом. Он всегда вкусен, всегда сочен, всегда ароматен, с каким бы соусом вы его ни ели, и притом стоит две копейки за фунт, а стерлядь, даже на Волге, стоит рубль.
Правда, Калино, который не объедался стерлядью, учась в университете, в качестве русского человека, проникнутого русским духом, предпочитает стерлядь. Но, так как нас было двое против одного, а все вопросы решались большинством, мы подавили Калино и силой вынудили его есть судака. Он его ел так много и с таким удовольствием, что, в конце концов, присоединился к нашему мнению и отдал предпочтение судаку.
Прошу прощения за то, что отвлекся. Вернемся к почтовой станции: ведь ничто так не наталкивает на мысль о еде, как пустой стол.
Два часа мы проспали, закутавшись в шубы, я — как старший по возрасту — на лавке, остальные — на полу.
На рассвете мы выпили по чашке чаю, и я смотрел, как эти господа, кроме чая, опрокинули еще по стаканчику водки, ужасной водки, приготовленной из зерна, к которой я никак не мог привыкнуть. Потом мы снова двинулись в путь.
В юрте богатого киргиза. В.Верещагин
В юрте богатого киргиза
В.Верещагин
Не видя ничего, кроме разбросанных там и сям кибиток да киргизских всадников с неизменными длинными копьями, двигавшихся от одного кочевья к другому, мы пересекали настоящую пустыню, даже не волнообразную, а совсем плоскую, без границ, — океан вереска, который весной, должно быть, выглядел свежим и зеленым ковром, а сейчас уже отцвел, покрывая всю степь ровной скатертью пыльно-серого цвета, лишь кое-где с рыжеватыми прожилками.
Я надеялся заметить хоть какую-нибудь дичь; но мой зоркий взгляд охотника уставал, притуплялся от этих огромных пустых пространств, не встречал ничего, кроме редких жаворонков да маленьких серых птичек вроде наших лесных жаворонков, которые, взлетая, издавали пронзительные крики и снова прятались в сотне шагов от того места, откуда их спугнули.
К полудню мы оставили справа озеро, названия которого я не знаю. Мне показалось, что я видел, как над ним вились белые и серые точки, должно быть, дикие гуси и чайки. Но они были в трех верстах от нас, и я нашел, что не стоит труда отклоняться от пути ради одного выстрела, возможно, еще и бесполезного.
Мы продолжали путь с тем большим рвением, что оставалось всего две станции до его конца. И в самом деле, около трех часов дня мы увидели перед собой протянувшееся на горизонте, как гигантское серебряное зеркало, озеро Эльтон — первую цель нашего маршрута.
Час спустя мы уже остановились на его северном берегу у конторы соляных копей. Вокруг конторы возвышались несколько деревянных домов, казарма и конюшни казачьего поста. Вокруг суетились люди, и мы спросили о причине суматохи. Нам необыкновенно повезло. На озеро Эльтон вчера приехал объезжавший округу гетман астраханских казаков генерал Беклемишев, друг генерала Лана. Прежде чем подробно приступить к их подробному описанию, скажем несколько слов о знаменитых соляных озерах, составляющих богатство южной России. Озера, которые мы посетили тогда, замечательны тем, что находятся в трех или четырех сотнях верст от Каспийского моря. Поэтому их происхождение, в отличие от озер возле Астрахани и озер, расположенных между Тереком и Волгой, нельзя объяснить отступлением моря, оставившего гигантские лужи во впадинах, где уровень воды был ниже.
В России насчитывается сто тридцать пять таких озер — из них восемьдесят совсем или почти совсем не эксплуатируются.
Откуда же в озере Эльтон и сходных с ним озерах появилась соль, которую из них получают? Несомненно, солевые запасы, заложенные природой в определенных пластах, являлись частью земной коры.
Малороссия изобилует соляными шахтами; в Тифлисе соль продается на площадях в базарные дни брусками, по форме и весу похожими на обычный строительный камень. Производительность эксплуатируемых озер в Астраханской губернии равна примерно двумстам миллионам килограммов в год.
Двадцать озер, где ведется добыча, на правом берегу Волги и вдоль Терека, в свою очередь, дают ежегодно в среднем от четырнадцати до пятнадцати миллионов килограммов соли.
Мы видели многие из таких озер полностью высохшими. Мы даже из любопытства пересекли их посуху, как некогда евреи Красное море; ни в одно из них не впадает никакая река, ни один ручей, и нет сообщения ни с какими подземными водами. Эти озера, пересохшие за осень и зиму, весной наполняются водой благодаря таянию снегов, а летом благодаря грозовым ливням.
В озерах сразу же растворяется некоторое количество соли, содержащейся в грязи и в пластах земли, поверх которых расположены водные массы; но вот наступает сильная жара, вода, откуда бы она ни появилась, испаряется и, испаряясь, оставляет большие слои кристаллической соли ярчайшей белизны; рабочим остается только набирать ее лопатами и грузить на телеги.
Совсем иное дело на озере Эльтон, которое имеет восемнадцать лье в окружности и никогда не пересыхает.
Киргиз на лошади
Киргиз на лошади
Вместо того чтобы остановиться на ночлег в конторе копей, отнюдь не похожей на гостиницу, или в одном из деревянных домиков, где чистота по меньшей мере сомнительна, мы вытащили из телеги нашу палатку и поставили ее на берегу озера, водрузив на верхушке трехцветный флаг, изготовленный для нас еще в Саратове тамошними дамами. Пока мы занимались приготовлением обеда из остатков провизии, взятой с собой, и того, что оказалось возможным раздобыть на берегу Эльтона, я услышал топот множества лошадей, которые остановились поблизости от нашей палатки, и увидел приближающегося к нам русского офицера в простом и строгом казацком мундире.
— Простите, сударь, — спросил он меня на прекрасном французском языке в тот момент, когда я вырезал шесть котлет из бараньего бока, только что купленного Калино, — вы, случайно, не господин Александр Дюма, которого мы ждем здесь, в Астрахани, уже месяц?
Я поклонился, подтвердил, что это я, и спросил:
— Генерал Беклемишев, по-видимому?
— Он самый! Как, вы знаете мое имя, знаете, что я здесь — и не пришли ко мне пообедать?
— У меня были письма только к мадам, — ответил я смеясь. — Генерал Лан говорил мне о госпоже Беклемишевой как об очаровательной женщине.
— Ваши письма вы ей передадите лично, надеюсь, — сказал генерал. — Для нее будет большим праздником всех вас увидеть. Но какой черт занес вас в эту пустыню?
Я объяснил ему, что мне очень хотелось увидеть соляные озера.
— Вы очень любознательны, — сказал генерал, покачав головой, — если у вас возникло такое желание без особой необходимости. Здесь нет ничего интересного. Тем не менее считайте, что я в вашем распоряжении.
— Генерал Лан так и говорил мне, что вы чрезвычайно любезны.
— Так вы знакомы с генералом Ланом? Это мой друг, чудесный человек! Хотите объехать все озеро кругом?
— Может быть, достаточно будет половины?
— Прекрасно! Завтра, если хотите, часов в десять утра, — раньше или позже, как вам удобно, — мы сядем на лошадей. Ваша карета будет ждать на другой стороне озера, на казачьем кордоне. Там вы ее найдете со всеми вашими вещами.
— Наши вещи состоят из палатки и мешка со спальными принадлежностями, — как видите, это не очень обременительно. А трудность в том, что у нас здесь нет кареты. Наша телега, как и лошади с последней почтовой станции, находится, скорее всего, уже на обратном пути.
— Ну что ж, тем лучше, — ответил генерал, — мы поедем верхом до озера Бестужев-Богдо (озеро Баскунчак — Ред.). Мой тарантас находится в Ставке Караиской; вы воспользуетесь им и доедете до Царицына, там его оставите, а я потом заберу и вернусь в Астрахань, по возможности одновременно с вами. А вашу палатку и постель мы погрузим на лошадь, и вы их получите в Бестужеве-Богдо.
Мы с Муане переглянулись смеясь. Мы уже привыкли к тому, что в России все всегда устраивается. Это — врожденное гостеприимство русских, которое делает для них возможным и легким все что угодно, когда нужно оказать услугу путешественнику.
— Согласны, — сказал я, протягивая генералу руку.
— Ну, а сейчас, — спросил он, — что вам прислать из моей кухни?
— На сегодня абсолютно ничего, а завтра — что хотите. Вы знаете, каковы здесь возможности, вы сами нас разыскали, так что тем хуже для вас!
— Хорошо. На чем вы собираетесь спать?
— На земле. Она мягче, чем кровати на почтовых станциях. У нас есть шубы, тулупы и одеяла. Этого достаточно. Единственно, о ком я попрошу вас позаботиться, — это наш друг Муане. Он у нас — хрупкая натура. Предупреждаю заранее — он любитель жарких стран и тень пальмы предпочитает тени елки.
— Ну, жару вы найдете по ту сторону Кавказского хребта.
— Тогда давайте поторопимся, — воскликнул Муане, — чтобы скорее туда попасть! В этой проклятой стране холод пробирает до мозга костей!
— Не обращайте внимания на его слова, генерал! Он до сих пор кашляет от простуды, которую подхватил в июле.
Генерал показал Муане дом, в котором жил сам, и удалился.
Мы пообедали, отметив превосходство баранины на озере Эльтон над всеми другими сортами баранины, которые нам довелось есть в России.
Назавтра мы получили естественное объяснение этого превосходства, увидев огромные стада овец, пасущихся на соленых лугах, которые простирались на версты вокруг. У здешних баранов те же достоинства, порожденные теми же причинами, что и у наших баранов, пасущихся на соленых лугах Нормандии.
В КАЛМЫКИИ
Уверен, что вы не могли не видеть на витрине магазина Шеве длинную рыбу, обычно достигающую шести, а подчас и семи-восьми футов, с необыкновенно вкусным мясом, напоминающим говядину. Рыбу эту по-научному называют sturio, а в просторечии — осетриной. Кроме самого мяса, стоит порекомендовать гурманам еще два продукта, тоже извлекаемых из осетра, — икру и вязигу. Итак, эта рыба, настолько редкая в наших западных морях, что ее появление в магазинах Шеве становится событием, считается столь же обыкновенной в Каспийском море, как сельдь у берегов Голландии. Поэтому именно рыбный лов на Волге снабжает Россию не только соленой рыбой, но также икрой и вязигой, которые известны как изысканные лакомства не только у русских, но и у всех восточных народов — татар, грузин и армян. Лов производится в течение трех различных периодов.
Первый длится с конца марта до 15 мая, то есть с начала ледохода до половодья. Это время называется временем икры, так как именно тогда рыба наиболее обильна икрой. Икра — это яйца осетра, а вязига — его спинной мозг. Это клейкое вещество извлекают из рыбы, и затем даже посредственные повара с его помощью сооружают потрясающие желе с земляникой, с ромом, с киршем, прозрачные и дрожащие на блюде, а потом ваш слуга с гордостью подает их на стол в конце обеда.
Кибитки с семействами калмыков. Фото. 1873 г.
Кибитки с семействами калмыков.
Фото. 1873 г.
Второй период лова бывает в июле и августе, в момент, когда вода опускается до обычного уровня и когда рыба, оставив икру в местах, где мечет ее, возвращается в море.
Третий период — это было как раз время, когда мы приехали, — длится с сентября по ноябрь; в этот период Волга доставляет, кроме осетров, еще белугу и севрюгу.
Существует еще и четвертый период лова, но он очень опасен: поскольку у побережья Каспийского моря вода замерзает, рыбаки остаются без работы и с риском для жизни отправляются по льду бросать сети за десять, пятнадцать, а то и двадцать километров от берега. Рыбаки уезжают по двое на одноконных санях. С собой они берут от двух до трех тысяч метров сетей, которые заводят под лед и вылавливают много рыбы разных сортов и даже тюленей.
И вот иногда случается, что сильный северный ветер ломает льдины и гонит их в открытое море; тогда несчастные рыболовы, даже если у них есть с собой достаточный запас еды, неизбежно гибнут, ибо вдали от берегов вода не замерзает, а на широте Дербента или Баку льдины, на которых они находятся, постепенно тают, и рыбаки оказываются в положении моряков, потерпевших крушение в открытом море. Правда, рассказывают случаи, когда ветер чудом менял направление и выбрасывал на берег отделившиеся льдины, сначала отнеся их на много миль к югу. Однако рыболовы считают, что такие несчастные случаи происходят только с теми, кто проявляет неосторожность, или с новичками. Обычно инстинкт лошади предупреждает хозяина об опасности. Благородные животные чуткими ноздрями улавливают изменения в атмосфере и направление ветра. Если лошади находятся в упряжке, то они сами галопом скачут к берегу.
Мы приехали к одному из самых значительных рыбацких поселений на Волге: жилища рыбаков образовали целую деревню, состоящую более чем из сотни домиков.
Рыбаки уже с утра были предупреждены, чтобы они не «поднимали» рыбу, а подождали нас с этой операцией.
Большая запруда, составленная из вертикально поставленных свай, вбитых на расстоянии пятнадцати сантиметров одна от другой, не пускала рыбу вверх по Волге, куда ее в это время гонит инстинкт метать икру. Поперек реки на расстоянии трех метров друг от друга были натянуты веревки, которые держались на кольях: на веревках висели железные цепи с очень острыми крючками. Сначала мне показалось, что на них не было наживки, они просто плавали в воде на разной глубине. Крупная рыба, двигаясь в реке, накалывается на один из крючков и, сделав несколько рывков, замирает, парализованная болью. Рыбаки на лодках продвигаются по реке, поднимают цепи и, если рыба попалась на крючок, чувствуют это по весу. Тогда ее вытаскивают на поверхность, что не трудно. Но там начинается борьба.
Когда имеешь дело с белугой в шесть-семь фунтов весом, иногда требуется пять или шесть лодок и восемь — десять человек, чтобы заставить такое чудище сдаться.
В течение полутора часов мы добыли сто двадцать или сто тридцать рыб разного размера. Когда ловля была окончена, всю рыбу свезли на площадь вроде бойни, где производится отделение икры, вязиги и жира.
За год лова, в котором участвуют от восьми до девяти тысяч рабочих и двести пятьдесят ловцов тюленей на трех тысячах лодок, добывается в среднем:
осетров — от сорока трех до сорока пяти тысяч штук;
севрюги — от шестисот пятидесяти до семисот тысяч штук;
белуги — от двадцати трех до двадцати четырех тысяч штук.
Из этого количества рыбы получают приблизительно, — понятно, что подобный расчет не может быть точным, — от трехсот семидесяти пяти до трехсот восьмидесяти тысяч килограммов икры; от девятнадцати до двадцати тысяч килограммов вязиги и от двадцати до двадцати одной тысячи килограммов клея.
Нет ничего отвратительнее, чем зрелище извлечения из бедных животных икры, спинного мозга и жира. Известна живучесть крупной рыбы: особи, достигающие в длину девяти-десяти футов, еще бьются, когда у них уже вспорото брюхо и вынута икра, затем делают последнее судорожное движение, когда из них вытаскивают спинной мозг, любимое лакомство русских, вязигу, из которой приготовляют паштеты, рассылаемые во все концы России, — и, наконец, затихают. При этом сердце у них продолжает пульсировать еще более получаса. Каждая такая операция продолжается более четверти часа. Поистине жестокая процедура!
Для нас приготовили икру, добытую из самого большого осетра: он тянул на триста, а может быть, на четыреста килограммов; его икра заполнила восемь бочонков по десять фунтов каждый. Половина икры была засолена; остальное предназначалось для употребления в свежем виде. Свежую икру нам удалось сохранить до приезда в Тифлис, и по дороге она пошла на подарки.
Бочонки с засоленной икрой доехали до Франции, где, в свою очередь, нашли такое же употребление, но были приняты с меньшим восторгом, чем в Кизляре, Дербенте и Баку.
Есть две вещи, ради которых даже самый скупой русский готов на любые безумства, — икра и цыганки. Мне следовало рассказать о цыганках, говоря о Москве, но, признаюсь, эти чаровницы, поглотившие состояние многих сынков из русских богатых семей, оставили в моей памяти не очень сильное впечатление, и, говоря о достопримечательностях Москвы, я о них забыл.
В четыре часа дня нам загудел пароход; мы снова поднялись на его борт, обогащенные восемью бочонками икры, за которые ничем не смогли отдариться рыболовам; но они, по всей видимости, заранее получили распоряжение по этому поводу.
http://his.1september.ru/2004/29/4.htm